Анна КОРЖАВИНА
(иллюстрации: Анна Левина и Серафима Орлова)
УГЛОВАТОЕ СИЯНИЕ
Сергей Жидков,
8 мая 2012 г.
Человеку, бредущему по морскому берегу, бывает очень сложно судить о многообразии подводного мира, даже если прибрежный песок пестрит камнями, коряками и останками рыб, принесённых вихрем волн. Как неопытный ребёнок, он может ими восхищаться, досадовать или вовсе не замечать. В любом случае, камень, бросаемый человеком в воду, – лишь частица непознанной океанской панорамы, хранящая память о вчерашних ураганах, о ладони, согревающей его сегодня, о человеке, которого завтра на этом берегу не будет. Анна Коржавина держит в руках сразу несколько камней и пытается найти собственное отражение в найденной мозаике. Её стихи всегда неожиданны и порывисты, как ветер, несущий слова из глубин океана времени. Её стихи живут мимолётным воспоминанием на восемь строк, нередко несвязанных между собой логикой и рифмой. Они сверкают, как яркие безделушки на витрине, не имеющие никакого смысла, но заполненные вдохновенным дыханием мастера, создавшего их. Такие стихи не понимаются, но помнятся, не пишутся, но записываются – всегда спонтанно и в пути – в трамвае, на концерте, в кафе на салфетке. В сущности, это и не стихи вовсе, а дорожные записи путешественника. Эти записи довольно образны, эмоциональны, легки по форме и фрагментальны. Обилие фактических деталей, тем не менее, почти никогда не раскрывает всей сущности описываемого, оставляя место недосказанности на грани недопонимания. Автор даже не пытается устанавливать никаких связей в стихе: логических, событийных, фонетических и вовсе не стремится к упорядочиванию мысли, считая это невозможным, как невозможно упорядочить морские волны, бьющие о камни с неодинаковой силой и продолжительностью. Анна Коржавина – далеко не ювелир, но ловец образов, которые прекрасны сами по себе, без всякой огранки, поэтому ей неведом страх оголения слова в его литературной неприлизанности. Несоразмерность строк, глухость рифм, обрывистость мыслей… Ценность такого подчерка ясна не сразу. Рассчитайте слоги, допишите то, что видите не в полную силу – и вы сразу загубите горошину жемчуга слова, дошедшего из глубин. Поэтому Коржавина ничего не придумывает, а пишет стихи такими, какими они застают её в пути. Именно флёр недосказанности и обрыва мысли позволяет автору сохранить адекватное самовосприятие, способное лишь улавливать фрагменты своей мечты, вечного наджизненного счастья, но не способного видеть себя, мир и события вокруг целиком в их истинном, неизвестном человеку виде.
Но Коржавина – вовсе не вырванная из упорядоченности своего мира творческая единица, а, напротив, крепко вшитый во время человек. Именно понятия «времени», «прошлого», «памяти» являются столпами всего её поэтического мира, неотступно следующими за ней повсюду.
И куда от времени деться?
Остаемся в его контексте,
Не оставив при жизни след.
Вне зависимости от того, о чём пишет Коржавина, она непрерывно смотрит на происходящее сквозь время. Желание разобраться с прошлым – есть не что иное, как попытка самоидентификации автора, попытка обретения своего места в мире. Однако именно ось времени становится самым больным местом творчества Коржавиной, тем нарывом, за которым читателю открываются нервные клетки её поэзии, вся её противоречивость. С одной стороны, прошлое в стихах Коржавиной – уютная колыбель детства, романтичная пристань сердца («Место, которое мы покидаем,//
В нашем сознании становится раем», «Но так же любишь вчерашний чай», «И прошлым до слёз довольна»). Но при более глубоком погружении в прошлое оказывается, что «память всё лжет. Не было так никогда и нигде», «Сказка пестрит пробелами, мир разрывая в клочья», «В память, как в яму, всё провалилось». Попытка возвращения в прежнее время – будь то в эпоху Николая I, средневекового рыцарства или радугу собственного детства неожиданно нарывается на жестокость нового времени:
Голос дороги наполнен светом.
Ты возвращаешься в дом. Как призрак,
Бродишь по комнатам. Где же это
Счастье, прошедшее слишком близко?
Но причина утраты былых гаваней состоит не только во внешней жестокости переживаемой эпохи, («Мы получаем не то, что ищем», «Кто этому времени нужен? Не ты. Не он. И не я.», «Даже если мир ты о чём-то просишь, Мир тебе всегда отвечает «нет», «Время падает, как топор. Время рубит.»), но и во внутренних изменениях автора:
Мир из осколков не собирай.
Прежней тебя нет давно.
Стихи Коржавиной отражают её личностный рост, заставляющий окончательно порвать с прошлым: «Память на части режь, // Плачь, но иди вперёд», «Видишь, как треснуло вдруг стекло? // Старое платье тебе мало».
Однако взросление автора насквозь болезненно не оттого, что связь с прошлым ещё слишком сильна, а оттого, что будущее порой представляется ещё более тяжким, чем прошлое: «Будущее спит, а ты трясёшься,//
Видя впереди слепые пятна» или «Надевая новое платье, // Ощущаю себя раздетой».
Эта дилемма выбора дальнейшего пути жизни порождает желание вернуться либо в пережитое, либо к уже пройденной развилке дорог: «Не вдыхай свободу, ? задохнёшься // И захочешь в клетку свою обратно», «Может, мы зря рванули?». Внутренняя основа стихов Коржавиной – это метание души между неопределённым то манящем, то пугающем прошлым, детально очерченным настоящим и извечным будущим – высшем предназначении, перед которым всё прежнее меркнет («То, что выше, чем жизнь и смерть // В зимнем воздухе отзовётся»). Точно так метался израильский народ, уже освободившийся от власти египтян, но ещё не нашедший собственного твёрдого пути и потому временами жалеющий о своём исходе с Моисеем. Так метался Есенин между старой крестьянской Россией и новой, советской, железной. У Коржавиной эти метания глубоко спрятанные, зудящие, дающие в итоге, как всегда в русской литературе, путь к поиску правды. Но автор ещё не дорос до высокого отношения к прошлому, именно поэтому он корит, мучается, идёт.
Постановка извечных философских проблем поиска жизненных путей, растворения личности в вечности у Коржавиной тесно связана с осью: прошлое-провинция, будущее-столица. Где сила? Где правда? Где эта правда теряется для поэта? Москва предстаёт не просто городом с новыми условиями жизни, а переломной точкой исканий, взросления и мужества человека, прощания с детством. Идти в эту жизнь, хочется-не хочется, а придётся, («Прорастает «надо» через «могли бы»,
Прорастает «завтра» через «прощай»).
Город является фоном этого взросления, свидетелем и катализатором окаменения человека:
Того, кто первый и кто не первый,
Столица выплюнет не жуя,
Но вместо белых наивных перьев
Вдруг появляется чешуя.
Смотри на лица, считай химеры,
Не жди подставы – и получай.
Так будет лучше. Нужны примеры?
Все толще шкура, все крепче нервы,
Но так же любишь вчерашний чай.
Признание «Перед городом я каменею» превращает мечты в цели, ностальгию в опору, отчаянье в спокойствие, ожидание в самостоятельные шаги: «Нас убивают не враги. // А те, кто не сделали нас сильней». Однако вряд ли окаменение следует понимать как бесчувственность героя. Скорее, как твёрдость. Обрастая столичной чешуёй, он ответственно заявляет: «Если летают рыбы, Значит и мы могли бы!», «Самое чёрное пепелище самой зелёной будет травой». Конечно, память ещё долго будет стрелять в спину. Сомнения вновь и вновь будут тянуть в прошлое именно для того, чтобы в новом пути не потерять ощущение бесконечного поиска океана жизни, стоя на берегу которого, слушая звёзды и нарываясь на память, герой снова скажет:
Мозаика сложится по-другому.
А шрамы... они незаметны вроде.
***
Того, кто первый и кто не первый,
Столица выплюнет не жуя,
Но вместо белых наивных перьев
Вдруг появляется чешуя.
Смотри на лица, считай химеры,
Не жди подставы – и получай.
Так будет лучше. Нужны примеры?
Все толще шкура, все крепче нервы,
Но так же любишь вчерашний чай.
***
Снится то, чего не было,
И не случиться точно.
Сказка пестрит пробелами,
Мир разрывая в клочья.
Память о сильной и смелой
Рвёт меня на куски.
Что он со мною сделал?
Чем я его так – вдребезги?..
***
Мост обрастает перьями,
Скоро летать научится.
Звёзды стучат по дереву,
Солнце в руках. Колючее.
Снег под ногами клетчатый,
Речка впадает в облако,
Яблоки пахнут вечностью,
Ветки летят над городом.
Небо сегодня в трещинах,
Молнии всюду скалятся.
В мире, где всё развенчано,
Места не будет памяти.
***
Говорит она:
– Ты там, где тебе быть положено,
Где много шума и блеска,
А я давно всеми брошена,
И никому не известна…
Ты там, где люди встречаются,
Чтобы подняться выше,
А я пою от отчаянья,
В надежде, что ты услышишь…
Говорит он:
–Ты там, где время умерло,
И никогда не воскреснет,
А я – дитя сумерек,
Я не гожусь для песен!
Ты там, где детство светится,
Там, где юность смеётся,
А я взбираюсь по лестницам,
Что мне ещё остаётся?
***
А ты всё тот же – колючий, резкий.
Никто не сгладил твои углы.
Вокруг тебя стало больше блеска,
Осталось также темно внутри.
Что б ни кричала толпа – от славы
Ты не изменишься ни черта!
И завтра будет заря кровавой,
И будет меньше в тебе тебя…
Ты извиняешься каждым жестом
За то, кем стал и чего достиг.
И с головой нас накроет нежность,
Когда мы сами себя простим.
***
На девятый день наш московский ад
Сам не верит, что не добил.
Закупай вино, ты почти богат.
Все потратить не хватит сил.
Можешь в позу встать и бросать понты,
Накупить шмотья, выбрать клуб...
В пять утра в понедельник до тошноты
Не охота на тот же круг.
***
Марине Герасимовой
Он всегда взъерошен, всегда не стрижен,
В мешковатом свитере, в старых джинсах,
С рюкзаком, а ведь уже не мальчишка.
Непонятно сколько, наверно, тридцать
Или больше – если смотреть в глаза.
Он в театр приходит в походных кедах,
Но я вижу профиль, как на монетах.
Чтобы рисовать нужно больше света –
Будешь мне позировать два часа?..
Офис в шесть утра – место сна и лени,
До работы час, даже нет уборщиц.
Он вчера уснул на моих коленях,
Я ни с кем не буду нежней и больше.
***
Загляделась на гордый профиль,
Только не в двадцать – в сорок...
В двадцать искала блеска,
Л?гкости, флирта, танцев –
У тебя не было шансов!
Не было ничего, кроме воли.
...И столица сдавалась дважды,
Летописцы ломали перья
(Ещё бы! Приручил дикое племя,
Объявил себя богом),
Все мои соседи тряслись от страха,
Когда слышали твоё имя.
Всё, что было в тебе хорошего,
Власть смолола в мелкое крошево.
Кто я? Ошибка. Позорное прошлое.
Проклята и забыта.
Слышала я, что ты низложен,
Что тво? войско опять разбито...
И когда мир выцвел до серого,
Я увидела всюду пепел,
И с последней отчаянной верой
Прошептала в далёкое небо,
И твой голос мне был ответом.
Знаю: лишь боль
Помогает понять, кто мы есть.
Рядом с тобой
Мне стыдно себя жалеть.
Где твои стены – моя тюрьма?
Где моя память – твои границы?
...Обаянью ты долго учился,
А вот нежность пришла сама.
***
Посланье не стоит чернил.
Но ветер толкает нас в спины,
И звёзды осыпались в пыль:
На месте прежней картины
Лишь черный квадрат остался.
Той памяти не размазать,
Дай бог ей держаться стойко!
Мне было когда-то двадцать,
Тебе, я не помню, сколько.
***
...Вместо валежника – ласка постели,
Женские руки, вспыхнувший свет...
Встань и иди! Ты не видишь цели?
Сам виноват, если цели нет!
Ты с пьедестала шагаешь в бездну.
Первое горе, последняя нежность...
Бог и бродяга, король и нищий,
Перед концом, на руинах жизни
Кто так отважно тебя целует,
Грязные космы убрав со лба?..
***
Худоба твоих щёк колючих,
Одеяло, полотенце, покой...
Страшно видеть, как ты измучен.
Я тебе помогу стать собой.
Найдены смыслы и ожил дом,
Ловишь губами мою ладонь.
В нас до сих пор не верит никто.
Даже мы сами.
***
Жёсткость волос, резкость лица,
Тяжесть твоей улыбки
Кажутся мне красотой.
Может быть, я ослепла?
Ты беззащитен перед рукой,
Волосы гладящей.
После пожарища
Мы горстку пепла
Несём домой.
ЭМИ НИММЕР
I
Скрипнет крыльцо, что давно не скрипело.
Ну же, верни, что вернуть нельзя!
Эми Ниммер, где твоя смелость?
Ты боишься поднять глаза.
Да, могут разные быть причины.
Ваша с ним общая – седина.
Эми Ниммер, его морщины –
Это твоя вина.
Что же осталось от той девчонки?
Два короля да пара серёг.
Эми Ниммер хлеб режет тонко,
Эми Ниммер идёт по осколкам
И не жалеет ног.
...Быть в кольце его рук натруженных –
Редкая, в общем, честь.
Эми Ниммер накроет ужин,
Гостя усадит есть.
«Пусть говорят, что жесток и зол,
Это, наверное, был не ты...».
Эми Ниммер зашьёт камзол,
Эми согреет ему воды.
Завтра на рынке купит бритву,
Будет сиять не хуже звезды.
Он улыбнётся: «Я выиграл битву.
Самую главную, может быть».
II
Между мною и прошлым
Ласка женского гребня,
Преображенье бритвой,
Мыла детский восторг.
Уют я считал пошлым,
Любовь – навсегда убитой,
А дом я сам же и сжёг.
Между мной, твоим мужем,
И тем, кого звали тираном,
Пятнадцать долгих и чёрных
Не дней, не месяцев – лет.
Гнала меня ненависть: «Ну же!
Бери города и страны!
Сломи их, глупцов и трусов!
Пусть кланяются тебе!..»
И ад, который я создал,
И суд, где был палачом я,
Лишь для того, чтоб после
Встала ты со свечою.
***
Утро не хлещет – нежит.
Нет у тебя морщин,
Злых и угрюмых больше.
Есть только от улыбки.
За ночь мы лет на десять
Помолодели оба.
Знаешь, а я давно мечтала
Гребнем по волосам –
До вороного блеска...
...Я была первой, кто целовал
Профиль твой королевский.
***
Лето в автобусе
Старом, советском
Не остановится,
И не надейся,
Детство.
***
Время течёт мимо нас.
Берега нет в реки.
Хочешь уйти сейчас?
Нежность стучит в виски.
Не остановишь жест.
Взгляда не отведешь.
Память на части режь,
Плачь, но иди вперед.
***
И когда в могилу
Ляжет осень,
Всё, о чём просила
И уже не просишь,
Упадёт на плечи,
Опоздав на вечность.
***
Руки и солнце – вот всё, что случилось.
Нет никаких перемен и не будет.
В память, как в яму, мы провалились,
Яблоки сгнили на блюде.
Голос дороги наполнен светом.
Ты возвращаешься в дом. Как призрак,
Бродишь по комнатам. Где же это
Счастье, прошедшее слишком близко?
***
Перед песней и перед счастьем
Задыхаюсь, как после бега,
Надевая новое платье
Ощущаю себя раздетой.
Под ногами внезапно пропасть,
Нечто худшее, чем разлука.
Если вдруг забредёшь в мою осень,
Дай мне руку.
***
Вот бы проснуться кошкой!
Он переноску купит,
И никаких прощаний!
Лягу ему на грудь.
Спать на одной подушке,
Греть ему одеяло,
Будет на всех рубашках
Рыжая моя шерсть.
***
Дом – это место, которого нет.
Ты словом «было» дыру не заткнёшь.
Думала, правда идёшь на свет,
Думала, что дойдешь...
Зеркало памяти снова лжёт:
Не было так никогда и нигде,
Как на вчерашней земле, в воде.
Лучше бы кончился этот год!
***
Наши яблоки не горчат.
Видишь, сгнили давно они?
Я тебе обещала ад,
А приходят райские дни.
Но ведь змей в раю не молчит.
Солнце замерло у черты.
Кто теперь тебя защитит
От собственной темноты?
***
Поле. Закат. Облака.
Жизнь горяча. Ожог.
Ты ведь не плачешь, да?
Режет глаза река.
День выжимает сок.
***
Век пятнадцатый. Гром в ушах.
От сражений оглохло небо.
Каждый хочет судьбу прижать,
От того и судьба нелепа.
В королевских покоях – тишь,
Но незыблемы только звёзды.
Кто-то молится, ты – молчишь,
Потому что молиться поздно.
***
Я перепутала сахар и соль,
Пепел и мартовский снег,
Только ты можешь продать боль
По самой высокой цене.
Мир распадается на куски,
Острые грани вижу во сне,
Мы задыхаемся в пустоте,
Нас убивают не враги.
А те,
Кто не сделали нас сильней.
ЗВЁЗДЫ В ЗАСОХШЕМ ПРУДУ
I
А я тебя жду.
В концах и началах запутаться просто,
Я видела звёзды
В засохшем пруду.
Пыталась отрезать
Я год или месяц –
Не режется память.
Не помню, как плакать…
У той, из ребра,
Болело вчера.
II
Никуда мне не деться от старых яблонь, они меня преследуют, ни одного стиха не могу без них написать. Если бы мне удалось описать яблоню на закате, но так чтобы не было слова «яблоня» и «закат», но тот, кто прочитает, представил бы их!..
А рядом с яблоней есть пруд. Он засох, но в нём отражаются звёзды. На дне мелкие камушки и чёрная жижа, в неё падают яблоки и умирают там. Яблонь ведь много, какая разница, что будет с яблоками?
Мне тесно от яблоневых веток, да и вкус яблок я не особо люблю. Но меня с детства влёчет всё разрушенное и увядшее: старые деревья, засохшие пруды, запах яблок, гниющих в траве в конце лета. Я слышу, как они падают, как трясутся деревья и нет в том ни боли, ни горечи, только закатный покой старого сада.
Тишина такая глубокая, что слова падают с треском сломанных деревьев.
Мне хочется превратиться в мраморную статую и застыть навеки посреди яблонь.
***
Не вдыхай свободу – задохнёшься
И захочешь в клетку упасть обратно.
Будущее спит, а ты трясёшься,
Видя впереди слепые пятна.
Город пахнет серой, масло разлито,
По дороге к дому всегда трамва…
Будут те же птицы и те же рыбы,
Прорастает «надо» через «могли бы»,
Прорастает «завтра» через «прощай».
***
Для чего встречаться мне
С тем, кто носит твое имя?
Память выцвела в огне,
Память выжжена другими.
Я вдыхаю горький дым,
Полный нежности нелепой.
Ночью кажется живым
Умирающее небо.
***
Я дважды еду по мосту,
И дважды гаснут фонари,
И дважды волосы цветут
Костром изменчивой зари.
Всё дважды в городе моём:
Молчащий мост и мёртвый лёд.
Всё тот же вечер с каждым днём
Всё легче тень мою несёт.
И дважды сердце ищет фраз –
Незаурядных, но пустых.
А я живу всего лишь раз,
Всего лишь раз среди живых.
***
Руки не разжимаются.
Плакать от нежности хочется.
Здесь и сейчас кончается
Повесть об одиночестве.
Все я судьбе простила
Видя лицо средь безликих,
Как же нам сил хватило
Дочитать эту книгу?
ОСКОЛКИ
I
Я знала, что счастье будет недолгим,
Пускай в четыре стены замкнётся,
Пускай же пылится на книжных полках
И выгорит пусть на солнце.
Ведь дом этот больше не будет домом,
Он станет ступенькой к моей свободе.
Мозаика сложится по-другому.
А шрамы... они незаметны вроде.
II
Это витраж или ветки в окно?
В облачный сядь трамвай.
Мир из осколков не собирай.
Прошлого нет давно.
Видишь, как треснуло вдруг стекло?
Время сквозь трещины утекло.
Старое платье тебе мало.
***
Это лето уже настигло.
Эта бездна уже разверзлась.
А когда мы выйдем из тигля
Разгадаем вчерашний ребус.
Разбирая на части память,
Расставляю на полках звёзды.
Что тебе я могу оставить?
Только воздух.
***
Всё повторится – в Москве Арбат,
В Пензе – Московская улица.
Книжные полки за рядом ряд
Очень легко срифмуются.
Мост между ними пройдёт насквозь,
Встретятся те же люди,
Мы будем вместе. Мы будем врозь.
И ничего не будет.
И прочитаются между строк
Следствия и причины,
Память, что заперта на замок
Выстрелит в спину.
***
Перед городом я каменею
Вот и трещины по лицу.
Память жжется, глаза стареют,
Мысли бегают по кольцу.
И куда от прошлого деться?
Может, выстою, может, нет.
Сниться вечер один... из детства...
Заливает комнату свет.
***
Тебе будет сорок. Ты станешь солнцем.
Буду щуриться на твой профиль.
Перестанет постель колоться
Ты вернёшься ко мне с Голгофы.
Было время – летели проклятья в спину,
Каждый вздох давался с трудом...
И расскажешь детям ты про руины,
На которых стоит наш дом.
***
Вместо нежности – пустыня.
Время точит зубы
На того, кто дорог ныне,
И бороться глупо.
Незаметно, постепенно
Оседают горы страсти,
Увлечения, измены,
Сны о счастье…
И на всё, что было свято,
Смотришь по-другому,
Остывает медь заката,
Тьма шагает к дому.
***
Время падает как топор.
Время рубит. Не станешь целым.
Сложит яблоки в вечный узор.
Пусть лежит гнилое на спелом.
И когда осень кончит гореть,
И погаснет над садом солнце,
То, что выше, чем жизнь и смерть,
В зимнем воздухе отзовётся.
***
Вот и сон обретает плоть,
И лицо моё заново лепит.
Он – такой, что смотрит Господь.
Выжигает любую злость,
Мёд, корица и детский лепет.
Разве мне его перемолоть?
Это он меня перемелет.
***
На какую улицу не встань –
Темноту разрежет яркий луч.
Тут и понимаешь: дело дрянь,
Двери на замок и к чёрту ключ.
Город вдоль и поперёк исхожен,
На скамейки гадят те же птицы.
Каждый раз, раздавленная прошлым,
Наспех собираешься в столицу.
ЯБЛОНЯ ИЗ СТРОКИ
Верю: однажды вырастет
Яблоня из строки
Лет так через четыреста
В месте, где ты погиб.
Из облаков кораблики
Вьюга слепила. В путь!
Помнишь, мы ели яблоки?
Это не зачеркнуть.
