Лидия ТЕРЁХИНА
© Л. И. Терёхина, 2005
Часть III
ПРОСТО, ПРОСТО, ПРОСТО...
И уши заложило тишиной,
и стала жизнь
Как ожиданье выстрела…
Виталий Кузлин
В дождливое лето тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого на многие годы вперёд определялась не только судьба повзрослевших мальчишек и девчонок, родившихся за четыре года до Великой войны, но и судьба Отечества. По смерти «вождя всех племён и народов» тяжело поворачивала на новый курс подобно неуклюжей барже огромная страна.
Перед «квадругой» тоже встала проблема выбора жизненного пути.
Митя Заамурский блестяще сдал вступительные экзамены в физико-технологический институт, похуже выдержал испытания Кригер, но поступил-таки, и оба уехали в северную столицу. На конвертах их писем значилось «Ленинград», но неизменная привычка старожилов называть свой город Питером впитывалась приезжавшими туда очень быстро. Собравшись со всех концов Союза, молодые люди жили в Питере, влюблялись в Питер, писали о Питере своим друзьям, родным и любимым. В этом названии, да и в самом облике, даже в плотном влажном воздухе этого города была неизъяснимая тайна, что-то неуловимое, что и доныне выделяет его из прочих городов как особенный.
Грызть гранит науки – нелёгкая работа. Но ведь в молодости, особенно для студентов, в сутках – двадцать четыре часа. Можно учить ночи напролёт, передрёмывая, пока трясёшься в трамвае. Можно не учить от сессии до сессии, наслаждаясь свободой, а потом запереться в общаге на неделю и зубрить до истощения и истончения нервной системы, роняя голову на раскрытый учебник, когда буквы начинают уже смазываться, сливаться в бессмысленные полоски, а то и прыгать по странице.
Митя оказался настоящим студентом и всевозможные методы добывания знаний применял на практике. Равно как и все возможные способы отлынивания от занятий. Не следовал он совету, данному Петруше Гринёву отцом, то есть и дело пытал и от дела лытал.
Соседями по общежитию на Лесном оказались Лёва, и непоседа и весельчак Алик Граевский. На начальных курсах развлечения у приезжих студентов были простенькие – сыграть в картишки по маленькой (карты на физтехе считались интеллектуальной игрой и увлекали многих), пошляться по Невскому проспекту или по аллеям Летнего сада. Поглазеть на фасады зданий и на девушек. Попытки завести знакомства не всегда оказывались безуспешными. И, наконец, втихаря расслабиться «сухариком» по поводу, которого искать долго не приходилось.
От дела лытать в компании всегда интересней! Делить досуг Мите чаще всего приходилось с Граевским, потому что Лёва и в Питере утопал в женском внимании. Он, наверное, и сам объяснить не мог, как справляется с нескончаемыми зачётами и экзаменами, урывая и выкраивая на учёбу время между свиданиями. Неисповедимое ли его обаяние, просто ли везение, но он почти не отставал от однокашников. Одним словом, хоть и пытали друзья дело всяк сам по себе, но к концу третьего курса заслужили репутацию способных и ответственных студентов.
По такому же сценарию, отличаясь лишь в деталях, текла жизнь и у пензяков. Кумир и Даршин ещё больше сблизились. Их мужскую ополовиненную компанию восполнили девушки. Лёнчик переживал бурный роман с Ирочкой Непринцевой, которая училась теперь на естественном факультете. Даршин был в поиске своей Джой.
Особинкой учёбы естественников были регулярные походы, полевая практика. Зимой ходили на лыжах, летом – на своих двоих. Они обошли почти всю область, исследуя флору и фауну, рельеф местности и даже выясняли, – подшучивал над ними Кумарин, – откуда ветер дует.
Чтобы как-то поправить общую беду педагогического – нехватку ребят на своем курсе, девушки приглашали в походы студентов с других факультетов. Вслед за Лёнчиком Кирилл стал постоянным участником этих походов.
– Слушай, старик, откуда ветер дует, – начал как-то Кумарин, скаля белые крепкие зубы. – На июль планируется месячный поход по Русской Швейцарии, кумекаешь?
– Это во Вьясс что-ли?
– Балда! Девочки такой маршрут разработали! Представляешь, выходим по Большой дороге на Ленино, оттуда – на Лесной Вьясс, на Верхний Шкафт, на Казарку, а домой возвращаемся через Городище. И кон-фи-денциальная информация: Рита Брагина тебя приглашает пер-со-нально! – Кумир сделал стойку на руках, поболтал в воздухе ногами и, выгнув мостик, легко принял прежнее положение.
– Рита? – недоверчиво переспросил Кирилл.
– Ну! Так что грузите апельсины, сэр.
Мечта встретить свою Джой не давала Даршину сблизиться с какой бы то ни было иной женщиной. Был он с ними вежлив и даже галантен, что порой вызывало шутливые подначки друзей, позволявших себе похваляться победами на любовном фронте и, как выражался Кригер, «смотреть на проблему полов с лёгким цинизмом».
А Джой все не появлялась в жизни Кирилла. Дни сменялись ночами, и желания, которые днём выхолащивались суетой, ни к чему не обязывающим трёпом с однокурсниками и однокурсницами, рассеивались вместе с вниманием на лекционные курсы и уличные впечатления, накатывали по ночам мучительной, жгущей до боли жаждой обладания женщиной. Иногда казалось: готов бежать немедленно, сей же час за любой из них и – уже не важно как – пусть даже силой взять её… Он вскакивал с жёсткого дивана, на котором спал, выбегал на веранду. Дрожащими руками, ломая спички, раскуривал «беломорину». Зимой холодный воздух быстро остужал тело, а летом приходилось долго оплёскиваться затеплевшей в алюминиевом умывальнике водой.
…Вскипал зеленью май пятьдесят седьмого. Молодая листва буквально пёрла в глаза. В каждой мало-мальски густой кущице надрывались соловьи. Входила в полную крутоярь боков своих луна, дурманила проникающим в кровь туманным светом.
Кирилл набрал полную грудь терпкого ночного воздуха, задержал дыхание и, резко выдохнув, вернулся в комнату. За ситцевой занавеской спали родители – из-за неё доносились тоненькие посвистывающие всхлипы травмированных лёгких отца. Кирилл затеплил ночничок. Обыкновенную пулемётную гильзу с вправленной в неё тесьмой отец сделал вскоре после войны специально для его ночных занятий.
Немецкий штык-нож, алюминиевая фляжка с выцарапанным на боку именем владельца – Вилли Дейс и губная гармошка с выдавленными на блестящей крышке медалями были для Кирилла с детства символами Победы. К таким же символам позже он стал относить папиросы «Беломорканал», потому что именно их курили мужественные люди, офицеры-фронтовики в тёти Лидином госпитале. Война представлялась ему теперь далёкой и немного киношной, и, разумеется, он в ту пору ещё и не предпологал, что годы спустя победители той войны станут героями многих его очерков и интервью, а тема войны будет одной из основных в его журналистской работе.
Теперь же взбунтовавшийся молодой организм разбил вдребезги зачатки сна. Кирилл взялся за учебник – предстоял экзамен по педагогике. Но текст представлялся ему той самой кашей, что варил он однажды в детстве. И так же, как она лезла из-под крышки казана, обрывки мыслей лезли из ушей.
Живо вспомнилось вдруг, как мать, молодая, красивая, пахнущая духами – позже Кирилл узнал, что духи эти назывались «Красная Москва», а запах их полюбился ему навсегда – разбудила его и сказала: «Сынок, мы с папой сегодня идем в гости. Ты останешься один, поэтому веди себя как хозяин своего дома. Иди, запрись». – «Ладно, мам», – ответил Кирилл. Босиком прошлёпал в прихожую, закрыл за родителями дверь, подумал и решил умыться. В квартире было почти тихо, только поскрипывали ходики да за окошком верещали ласточки. Там у них над подоконником висело гнездо. Было совсем не страшно, к тому же старая бабушкина кошка сидела на табуретке и старательно вылизывала языком тощие свои бока.
«Так, – решил новоиспечённый хозяин, – надо написать распорядок дня: если я всё буду делать по порядку, то всё будет хорошо».
Распорядок содержал три пункта. Первое – полчаса почитать, второе – два-три часа погулять, третье – пообедать. Сначала всё и шло по распорядку – он читал, гулял, правда, слегка подвернул ногу, прыгнув с растущей на соседнем дворе старой яблони. Наступило время обеда. Суп, оставленный для него матерью, Кирилл есть не захотел и решил сварить кашу – себе и чтобы родителям осталось. Вот они удивятся!
Заглянул в кухонный шкаф и вытащил с нижней полки железную кастрюлю – казан, в котором варят плов и кашу с мясом. Казан оказался не на шутку тяжелым. Он с грохотом опустил его на пол, осознавая, что на плиту ему эту штуковину не поднять ни за какие коврижки. Приподняв крышку, увидел, что наполнена посудина гречневой крупой. Кирилл сбегал в родительскую спальню, принёс газету, расстелил на полу и пригоршнями вычерпал на неё половину гречки. Оставшуюся часть решил пустить в дело. С величайшим усилием водрузил казан на стол и подступился к плите. Повернул вентиль. Из горелки пошел газ. Сломал несколько спичек, наконец, удалось зажечь одну. Поднес её к горелке. Пламя, вспыхнув, припалило его брови и чубчик.
Оставалось перетащить железную бандуру со стола на огонь, но он чувствовал, что это ему явно не по силам. И тогда принёс из кладовки гладкую оструганную доску, одним концом положил на стол, другой придвинул к огню. Вытряхнул из маслёнки остатки жёлтого топлёного масла и размазал его по доске, после чего надвинул казан на лежащий на столе конец доски и легко и быстренько доставил его на горелку. Теперь можно было передохнуть. Кирилл сел на пол рядом с горкой высыпанной из казана крупы.
Вскоре потянуло от плиты запахом гари. Он вспомнил, что в кашу надо ещё налить воды, что тут же и сделал. «Наверно, надо ещё добавить масла», – подумал он. Но масло было всё вымазано на доску. Кирилл был уверен, что у мамы где-нибудь есть запасное масло. В одном из ящиков буфета и обнаружился целый брикет. Правда, оно было белым и жёстким, но: «Ничего, растает», – решил он и бросил брикет в казан. Масло булькнуло и утонуло.
Кирилл половником начал размешивать варево. Немного переусердствовал: казан на своём округлом донышке стоял не очень прочно, и когда он начал размешивать содержимое, наклонился. Часть коричневой жижи выплеснулась на белую рубашку повара.
Вскоре над казаном вздулись радужные пузыри, и из него потекла на плиту белая пена. Кирилл понял, что сделал что-то не так. Слизнул с половника клочок пены – она была мыльная! Он быстренько закрыл вентиль, задвинул рассыпавшуюся по газете гречку под шкаф. И тут в дверь позвонили. Метнувшись в прихожую, Кирилл глянул мельком в стоящее в простенке трюмо, и чуть не упал в обморок. Из зазеркалья на него смотрел негритёнок с пепельными опалёнными волосами, в белой рубашке с бурыми разводами. Хорошо ещё, что пришла не мама, а тётя Лида. Вдвоём им удалось до прихода родителей навести на кухне порядок.
Кирилл решительно захлопнул учебник и отпихнул на дальний край стола.
– Хватит, обучился уже, то есть переучился, чёрт, с чего на что переучился?! – пробурчал он, недовольный собой. Откинулся на кожаную спинку дивана и вытянул под столом ноги. «Письма что ли написать? Хоть время убью». Он выдрал из тетради с лекциями спаренную чистую страницу.
«Шолом алейхем вам, исследователи недр, туристы СССР и целинники Лёва и Митя!
В надежде, что вы скоро вернётесь к родным пенатам, хотел было не отвечать на ваше последнее послание, но опасаюсь, что вас затянут светские удовольствия в столице Севера либо пропьётесь, обмывая сессию, так, что не хватит денег на железнодорожный билет, люмпены несчастные. А что и того хуже – ну как начнётся атомная война и сорвёт все наши планы?
До самых экзаменов находился на педпрактике в нашей родной второй школе, в 10-м Васином (!) классе, который выбрал, дабы не утруждать себя воспитательной работой. Теперь остался последний экзамен и… Главная новость: у девушек с естественного сессия закончилась, и они атаковали нас с Кумиром на предмет месячного похода по северо-востоку области. Все надеются, что ваши северные сиятельства, как и прошлым летом, примут в оном самое активное участие. Кстати, при встрече с Т. как дурак смущенно и безуспешно говорил, что Митя ещё напишет. Она не очень-то поверила. Но когда я принёс им присланные вами фотокарточки – это было для неё приятной неожиданс Ритой отдал почти все – цени моё бескорыстие, Митя…»
На восьмой день Даршину пришло сразу два ответных письма. Кирилл с нетерпением разорвал первый конверт.
«Good day, Sir!»
У меня, как у Остапа Бендера на учредительном заседании «Союза меча и орала» не находится слов, чтобы начать письмо. Всё вертится что-то вроде «Милостиво повелеть соизволили…» Грустно, девицы!
И это при том, что я сегодня навеселе, как и все последние дни. Сессию свалили месяц назад, сейчас на практике. Работаем до 11–12 ночи. Единственная моральная поддержка – spiritus vini (sic!). Вчера получил твоё письмо и напился по этому случаю. Пошло! Не хочу становиться дебилом. Завязываю!
Жаль, сэр, «годы лучшие проходят без возврата, и проходит с ними молодость моя»!
Что у нас было с Т.?! Всё не то… Жениться я не хочу. После института уеду на Восток. Я знаю, как меня могут любить, и не хочу эрзацев. Либо женюсь по любви (мурло мещанина!), либо когда заговорит инстинкт продолжения рода.
Теперь попытаюсь рассеять твоё беспокойство. Когда начнется ядерная война, ты даже не узнаешь об этом. Просто где-нибудь на Тибете радио сообщит, что Пэнзы больше нет.
P. P. S.! Пакуем чемоданы!
На этом пока вечно твой, М. З.
Второе письмо было от Кригера. Общий тон его – «Ура! Каникулы! Эх, погуляем!»
Между восклицаниями и междометиями Лева писал: «…не так уж серо и беспробудно мы живём, как тебе расписал Митька. Это у него депрессия, полагаю, временная.
Вообще же он мечтает жениться. Эта проблема у нас сейчас встала во весь свой гигантский рост. Все почему-то только об этом и трепятся. Даже организовалась шайка такая, члены которой ставят на каждого, кто угадает, кто первым сочетается красным советским браком, по литру самой настоящей «Московской» водки.
Лично меня очень привлекает идея влюбиться, но не в кого попало. Это, конечно, трудно, но я полон решимости, терпения и прочего. Да и против женитьбы я ничего не имею, весь вопрос – на ком? Согласись, идея довольно заманчивая.
Мы сейчас увлекаемся джазами. USA, конечно, слушаем регулярно. Прекрасная музыка! Вот и сейчас начался концерт по заявкам из Швейцарии. Двое москвичей такую вещь заказали – просто подмывает всё изнутри.
К походу будем. Твой Лев»
«Что у них там, в Питере, эпидемия что ли такая: «жениться-не жениться? Как жениться, когда ещё два курса впереди?.. – озадаченно размышлял Кирилл. – Вот встретить бы девушку…» «Он оставался верен вымышленной даме, как средневековый рыцарь… и не сомневался, что настанет миг, когда возлюбленная призовёт его к себе светлой улыбкой» – подумал о себе отстраненно, будто о ком-то другом. Это была цитата из какого-то романа, и по приложении к самому себе она показалась смешной и глупой.
– Уф, ну и занесло меня! – выдохнул шумно и вслух сказал: «Ладно, грузим апельсины в бочках!»
– Что ты сказал, Кира? – выглянула из спаленки Ирина Александровна.
– Мам, мы на весь июль в поход уходим. Митя с Лёвой приезжают, тоже пойдут.
– Куда?
– Маршрут девушки с естественного факультета составляли. У них полевая практика, а мы за компанию, для охранения.
– Понятно. Обдумать всё хорошенько надо. Ты спать-то сегодня ляжешь, охранник?
– Нет, мам, рано ещё! Я к Кумиру сбегаю, письма покажу.
– Ну, беги… Дверь закрой на ключ.
* * *
Сбор назначили у главного институтского корпуса в восемь утра. Кирилл, облачённый в широкие под замшу шаровары и модную в те годы куртку с накладными карманами на груди, навьюченный рюкзаком, с корзинкой, набитой продуктами, пришёл с небольшим опозданием. Ирина Александровна никак не могла утрамбовать в корзину заготовленную провизию.
Начавшие уже волноваться товарищи встретили его с радостными упрёками, дескать, сэр, начальство не опаздывает, поспать любишь…
– Ну, наконец-то все в сборе. Пошли! – скомандовала старшая группы Тома Томилина.
– Перед дорогой присесть надо! – опротестовал команду Митя.
Все с удовольствием плюхнулись на зелёный газон. Через пару минут Митя, оглядев лежащих вповалку туристов, спросил:
– Так, всё обдумали? Ничего не забыли? Па-а-дъём! – он безоговорочно брал руководство экспедицией на себя, и Тома не стала спорить, пожалуй, даже обрадовалась его самозванному лидерству.
Подтянули рюкзаки, оправили одежду – и вперёд, вниз по булыжной Поповке на Большую дорогу. Над рюкзаками девушек, издали похожие на белые шары или гигантские одуванчики, торчали марлевые сачки для отлова насекомых. Практичный Кумир прихватил пару прочных бамбуковых удочек, и удилища антенили над его головой, прикрытой мягкой женской широкополой шляпой. Митя тащил самый громоздкий рюкзак – с палатками. Долговязый Кригер с солдатским вещмешком за плечами шёл впереди, мотая большим алюминиевым котелком. Ветерок трепал его пышную, не прикрытую от солнца шевелюру.
До Ленино сделали два дневных перехода. Их небольшой отряд почти непрерывно сопровождали мальчишки из придорожных сёл. Останавливались встречные мужики и оглядывали с нескрываемым любопытством, а бабы, приставив козырьком к глазам ладони, застывали как степные истуканы, пока странная, по их мнению, процессия проходила мимо. А когда она исчезала из виду, со смехом обсуждали с товарками чудной наряд путешественников и их оборудование. Особенно дивились на девушек в широких сатиновых шароварах. Слыхано ли дело – бабы в штанах!
От Ленино повернул круто направо. Здесь начинался основной маршрут. Шли тихими лесными дорогами, заросшими травой просёлками, где лишь узкие колейки были пробиты тележными колёсами. Деревень на пути почти не встречалось до самого Городища. Маршрут был намечен так, чтобы пройти наиболее глухие места пяти самых облеснённых районов области.
Для ночлега выбирали какую-нибудь земляничную полянку, окружённую светлым соснячком, или оголённый взгорок на опушке пройденного лесного массива. А наутро снова погружались в тенистую глубь сменявших друг друга сосновых и смешанных лесов. Звенели хоры птиц. Бормотали скороговорки чистейшие лесные речонки и ручейки, убегавшие сначала в Пелетьму, потом – в Айву, потом – в Суру.
Кумир, навесив на себя ещё и Ирочкин рюкзак, неотступно шествовал след в след за ней. Митя, кажется, примирившись с Тамарой, мирился и с её официальным старшинством: терпеливо пережидал, пока, следуя её указке и подражая ей, девушки бегали с сачками по берегу какого-нибудь ручья за мельтешащей молниеносной стрекозой. Как-то так получалось, что возле Даршина всё чаще оказывалась Рита. Он как истинный джентльмен то помогал ей нести рюкзак, то завязывал расхлеставшийся о траву шнурок на белых прорезиненных спортивных тапочках. Кригера, как всегда, развлекала стайка девушек, они даже по очереди несли назначенный ему общественный котелок. Постоянным замыкающим шёл тихий белоголовый Олег Дедушкин, географ, персонально оберегая жену свою, тоже тихую, незаметную однокурсницу Катю. Они расписались сразу после экзаменов, и поход заменил им свадебное путешествие.
Погода благоприятствовала экспедиции. Дожди перепадали нечасто, а от знойного июльского солнца спасала древесная тень. Воздух под кронами так настаивался ароматами трав и листьев, что Кириллу казалось – его можно резать ножом. Однако в грудь он входил легко – и распрямлялись натруженные рюкзаком плечи – будто крылья вырастали за ними.
Между Верхним Шкафтом и Казаркой решили сделать очередной привал. Свернули с проторённой дороги, отороченной слева белейшими меловыми отмелями – следом Юрского периода, как объяснила Тома, на берег Айвы. Берег был крутой, обрывистый. Над рекой нависали лишь на корнях трав держащиеся глыбы земли.
Отсюда далеко был виден пологий противоположный берег. Широкий заливной луг тянулся отглаженным полотнищем к синеющему на дальнем краю его и, как сверху виделось, малорослому лесу. Совсем уж игрушечная деревенька притулилась к его опушке.
Снизу из-под берега поднимался белёсый туман и слышался мягкий переплеск воды. Чтобы увидеть русло, Кирилл лёг на живот и, вытянув шею, заглянул вниз.
Речка текла под самым обрывом и была похожа на длинную, из мягкой помятой фольги вырезанную ленту. Берег под руками пружинил, предупреждая о грозящей опасности. Словно охотничий спаниэль Кирилл быстро отполз назад.
Тянущийся вдоль дороги древний сосновый лес становился выше на глазах так же быстро, как за него закатывалось солнце. Последние лучи его окровянили самые высокие вершины стволов. Кроны синели и темнели. Меж ближними к дороге стволами стал расползаться сизый, почти сиреневый туман.
– Красотища-то какая! – воскликнул Кирилл. – Живешь и не знаешь, что такое бывает!
– Угу, – откликнулся Митя, хлопотавший возле сваленных в кучу рюкзаков. – Иди сюда, Левитан несчастный, палатки разбивать надо. Я думаю, прямо здесь и расположимся, предложил он, когда подошел Кирилл.
– А я думаю, надо вон на том взгорочке, – заявила Тома, крестом распластавшаяся в траве неподалёку.
– Думаешь, так вставай и иди, помоги, – пробурчал Митя. – Мне – так и тут нравится.
– Да не спорьте вы! Глядите, красиво как! – стараясь погасить разгоравшийся спор, сказал Кирилл. И примиренчески добавил: – Давайте нашу палатку тут поставим, а девушкам – там, на холмике.
Из леса появился Кумарин – тащил большую валежину для костра. За ним следом вышли с охапками сушняка Кригер и остальные туристы.
Как и предложил Даршин, палатки разбили поодаль одну от другой, между ними в ложбинке развели костёр. Пока варили кашу, кипятили чай и ужинали – совсем стемнело. Кумарин с Ирочкой незаметно покинули компанию. Вскоре отправились к себе девушки. За ними увязался Кригер. С холмика доносился девичий визг, хохот: Лёва рассказывал что-то смешное. Дедушкины, по-видимому, обсуждая первые семейные проблемы, ходили вдали от костра по обочине дороги, держась за руки. Вскоре и их не стало видно.
Митя, мрачный, сидел на корточках перед костром и прутиком резко похлёстывал по тлеющей головешке. Снопики искр высекались под его ударами и подобно столбикам мошкары взвивались в чёрное, звёздами усыпанное, но пока еще безлунное небо. В последние июльские дни луна восходит лишь пополуночи, да и то ненадолго.
Кутаясь в шерстяной джемперок, чуть поодаль от огня сидела Тома. Рита жалась к Кириллу и широко раскрытыми глазами смотрела, как шевелятся розовые плёнки на тлеющем дереве. То тут, то там вспыхивали тоненькие синеватые язычки пламени. Мельтешили, улетали в темноту порожденные Митиным прутиком искры. Волосы Риты слегка щекотали Кириллу шею, но, заворожённый красотой ночи, умирающего и не желающего умереть костра, близостью молодого женского тела, он не решался отвести их; боялся даже пошевелиться, дабы не разрушить ощущения полноты жизни.
Рита пошевелилась. Видимо, ей неловко стало сидеть в одной позе. Она зябко передёрнула плечами.
– Тебе холодно, наверно? – спросил Кирилл. – На, накинь, – и торопливо начал стаскивать с себя куртку.
– Нет, ничего. Просто сидеть надоело. И спать не хочется, – ответила Рита, беря протянутую ей одёжку. – Может, пройдёмся?
Митя и Тома не пошевелились. Кирилл поднялся и молча пошёл от костра вслед за девушкой.
Они шли вдоль берега, вниз, туда, где мягко пошлёпывала о берег Айва, и если бы не этот почти нежный плеск, от тишины, окружавшей их, могли лопнуть барабанные перепонки…
Взошла луна. Меловые осыпи вдоль дороги, накрытая туманом пойма, весь мир вокруг стали серебристо-белыми. И только вершины вздымавшегося над туманом бора неровным чёрным гребнем прочерчивали пространство. У костра никого не было.
Проводив Риту до девичьей палатки, Кирилл вернулся к костровищу. Огонь уже потух, только время от времени потягивало едким сосновым дымком – пробуждался утренний ветерок. Кириллу стало одиноко и страшно. Он не понимал, зачем делал ЭТО, но только знал, что если бы не сделал, вся жизнь его стала бы смешной и никчёмной. Но что будет теперь? Ведь Рита, хорошая, милая девчонка – вовсе не Джой, не та необыкновенная женщина, к встрече с которой он готовился так долго! Что он скажет Рите завтра? Даже не завтра, а когда взойдёт солнце… Что не любит её? Но ведь он и не говорил, что любит. А тогда зачем было то, что БЫЛО? Теперь он стал настоящим мужчиной, но что переменилось? Чем хвастались его друзья, какими победами? Говорят, мужчина БЕРЁТ женщину, а женщина ОТДАЕТСЯ мужчине. Да ничего подобного! Это мужчина ОТДАЁТ себя – свое семя, а женщина – БЕРЁТ, принимает его в себя. Кирилл не испытывал ничего, кроме опустошения, смятения и… страха. Страха перед будущим, перед всей этой взрослой жизнью, где надо принимать решения и отвечать за свои поступки. А надо ли как-то отвечать за то, что произошло? Почему-то никто из ребят никогда ничего не говорил об этом. Может быть, он просто дурак, а всё это просто, просто, просто…
Внизу, над лесом, окружающим пойму, показалась тоненькая каёмка солнца. Лучи, розовые с позолотцей, пронзили небо, но ещё не коснулись земли, этого высокого берега, брезентовых палаток, его одинокой фигуры, сгорбившейся над потухшим костром. Белая, почти прозрачная луна дотаивала в розовом солнечном молоке.
Кирилл резко встал и пошёл к реке. Над самым крутым обрывом стал он лицом к восходящему солнцу. Всевидящему Богу казалось, наверное, с неба, что это древний славянин возносит ему свою благодарственную молитву, кается в содеянных прегрешениях своих и родов своих и умоляет даровать ему силы и крепости на исполнение предназначенной ему земной доли.
– Па-а-дъё-о-м! – дурачась, возопил Кригер, выбежавший из палатки в подвернутых до колен шароварах. – Ку-паться! Все на Айву!
Кирилл не двинулся с места, а лишь повернул голову и смотрел, как начала оживляться ложбинка меж палатками. Митя, подбросив на горку остывшей золы сушняка, нагнулся низко – так, что видна была только коричневая широкая спина, – раздувал огонь. Олег ломал для костра ветки. Девушки с полотенцами на плечах потекли вниз по берегу – туда, где можно было спуститься к реке. Кумир позади палатки усердно делал свои гимнастические упражнения, а Кригер с котелком и чайником, как журавль вышагивал по росной траве, высоко поднимая колени, вслед за девушками к реке – по воду. «Надо идти к костру», – подумал Кирилл.
Он подошел и молча сел около заигравшего язычками пламени костра. Митя многозначительно пхнул его в подреберье кулаком. Кирилл не ответил полагающимся в таких случаях подзатыльником, а только грустно посмотрел на друга. Состояние отстранённости от всего происходящего не оставляло его весь день. С ним заговаривали, шутили, просили что-то подать-принести. Он машинально отвечал на вопросы, улыбался, подавал и нёс, что просили, но в то же время как бы не присутствовал при этом.
Иногда ловил на себе тревожно-вопросительные взгляды Риты. Страшась объяснений, старался не оставаться с ней наедине. И только в пути занимал своё привычное место позади неё и шёл, тупо глядя на светлые завитки волос на шее девушки, ладненькую её фигурку с отощавшим за время похода рюкзаком на спине.
Через три перехода вернулись в Пензу. Распрощались на привокзальной площади – шумно и весело. Кажется, никто не заметил, как Рита, протянув Даршину руку, опустила глаза, а он, отвечая рукопожатием, посмотрел на неё потерянным и долгим взглядом.
На следующее утро Кирилл проснулся непривычно рано для города. Впрочем, отец уже ушёл на работу, а мать, наверное, на рынок. Натянув приготовленные матерью отутюженные брюки и тенниску, он спустился по парадной лестнице вниз. Тихо и пусто было на улице. Не успевший остыть за ночь асфальт источал пряный запах нефти.
Утренняя рабочая смена уже прошла, детишки ещё спали. Изредка плавно передвигались по тротуарам и поперёк дороги бесформенные женские фигуры с молочными бидончиками, корзинками разных форм и размеров с торчащими из них хвостиками моркови, свекольными листьями и стрелками лука. «Я тут с ума сойду! Я опущусь в этом мещанском городе, где все озабочены единственной мыслью – пожрать, жрать-ать! – взвыло где-то внутри Кирилла. – Бежать! Куда бежать?»
И вдруг ясно и чётко, как отвесная молния, блеснула мысль: «На целину!» Он не осознавал, что хочет бежать вовсе не от сонного летнего города, а от самого себя. Это только в зрелые годы человек понимает печальную истину, что хорошо там, где нет нас. В молодости всё прекрасное, высокое, героическое видится там, далеко, за линией горизонта. И, кажется, достаточно пересечь её, эту линию, как…
Кирилл с нетерпением дождался девяти часов и чуть ли не бегом направился в райком комсомола, расположенный в полутора кварталах от его дома. Он знал, что на послезавтра назначена отправка целинников на уборку урожая – агитировали записываться в отряд ещё в институте, в мае. Опасался одного – что его не возьмут так поздно, но всё прошло гладко: на всех прагматиков вряд ли отыщется столько же романтиков.
Задёрганный с утра звонками из обкома, «горящий» на работе второй секретарь, персонально отвечающий за обеспечение количественного состава добровольцев, без долгих разговоров и проволочек занёс фамилию Даршина в толстый разграфлённый журнал. Не поднимая головы, выдал ему сложенный вдвое зелёненький листок с изображением красного комсомольского значка в верхнем левом углу – путёвку. Пожал руку, пожелал успехов, и Кирилл ещё поспешнее отправился домой.
Ирина Александровна, разложив по столу принесённую с рынка провизию, шинковала лук. На плите шкворчало и булькало варево – ей хотелось поскорее накормить отощавшего, на её взгляд, за месяц сына настоящим украинским борщом. Готовить его она научилась у покойной свекрови.
– Мам, я на целину уезжаю, – заявил вбежавший в комнату сын.
Нож выпал из руки Ирины Александровны. Она замерла у стола.
– Когда же?
– Послезавтра, мам.
Помолчав, мать огорчённо проговорила:
– Но нельзя же так, сынок, вдруг, без предупреждения… Ничего не готово. Да и ты, какой ты целинник?! Ты же ничего не умеешь делать из сельской работы.
– Вот там и научусь, мам. У меня уже путёвка на руках. Вот, смотри!
Ирина Александровна села на стоявший возле стола табурет, отвела протянутую к ней руку с зелёной бумажкой, кончиком передника отёрла глаза – от нахлынувших чувств, от лука ли выступили слёзы. Потом, собравшись с мыслями, сказала:
– Хорошо. Раз ты так решил – поезжай. Ты уже взрослый мальчик.
И всё завертелось: сборы, проводы…
* * *
Уезжали в теплушках – обыкновенных товарных вагонах, оборудованных нарами. В Пензе набрали три отряда рабочих с разных предприятий и два студенческих – политехников и педагогов. В составе на целину шли, кроме вагонов с людьми, платформы с зерноуборочной техникой – комбайнами и бортовыми машинами. Направление –
Чкаловская область, о чём объявили перед самой отправкой.
Студентов из пединститута высадили на разъезде неподалеку от поселка-новостроя. Их встретил малорослый кривоногий киргиз. Плоское лицо его было черно от загара, и только блеск глаз и крепких хищных зубов говорили, что он ещё не стар.
– Однако, Мустафаевский район ехать будем, – сообщил он. – Вон видишь машина? Давай грузи шара-бара!
Со смехом быстро побросали через борт полуторки вещи, набились в кузов. Сидеть пришлось прямо на его днище. Встречавший их киргиз запрыгнул в кузов последним, уступив своё законное место в кабине девчонкам.
– Ишь, цивилизация, – пошутил кто-то из парней. – А говорят, что у мусульман дискриминация женщин.
Шутку не поддержали. Откликнулся лишь сам «дискриминатор»:
– Ай, зачем твоя так говорит? Я вовсе даже комбайнёр. Эсенов моя зовут. Я жену в больницу возил, она мне третий сын рожать будет. Заодно, – председатель сказал,– вас встретить. А ты плохой слово говоришь…
Ребята молча потеснились, освобождая ему место у переднего борта.
Грузовик долго пылил по ровной, как стол, степи. Колыхались волны вызревшей пшеницы. Лишь изредка глаз выхватывал в жёлтом этом море серые пятна солончаков. В бесцветном выгоревшем небе, распластав крылья, висели ястребы. Далеко-далеко у горизонта горбилось несколько холмиков.
– Древние горы, – тыкал пальцем Эсенов. – И там, и там. А вон мазар, однако.
Больше всего Кирилла поразили именно степные кладбища, похожие на сказочные дворцы белокаменные. Сооружения эти украшены были лазурными изразцами и вычурной вязью каменной резьбы. И это при том, что, за исключением новых поселков, жили степняки в распластанных по земле глиняных клетях, возле которых кое-где виднелись юрты.
Ехали безо всякой дороги – назерком, куда указал провожатый. Шофёр был тоже приезжий, русак, однако маршрут этот проходил не впервой. Когда в степи показывался очередной мазар, он забирал в его сторону, видимо, стараясь удовлетворить любопытство новичков к степным захоронениям. Эсенов же всякий раз, встрепенувшись, как серая квочка, хлопал себя по ляжкам руками-крыльями и пронзительно кричал: «Зачем туда едешь?! Урожай портишь! Прямо надо! – вскакивал и барабанил по крыше кабины кулаком. Широкие рукава халата, раздуваясь, ещё больше делали его похожим на встревоженную птицу. Шофёру надоедало скалить зубы, и он сворачивал, куда следовало.
Студентов привезли в совхоз имени Магнитостроя. Разместили по квартирам – к одиноким русским женщинам. Киргизы постояльцев не брали – свои семьи почти у всех были большими.
Утром, чуть свет, явился посыльный, и не отоспавшиеся ещё с дороги, к тому же заполночь прогомонившие целинники, протирая глаза и зевая, отправились в контору. Их распределили по работам. Началась трудовая жизнь. Работали в три смены. Не оставалось времени даже на письмо родителям. Не ведавший прежде сельского труда Даршин, придя со смены, падал полумёртвый от усталости – отлежаться, вздремнуть.
Посылали его то на скирдование соломы, то колоть дрова для полевой кухни, то отбивать от гурта бычков на забой. Особенно тяжело далась ему работа копнильщика. Непроглядная пыль, ость, лезущая во все прорехи в одежде, липнущая к потному лицу, к рукам, тряска и грохот раскалённой солнцем машины, шибающей в нос дымом, тавотом, соляркой и, казалось, даже запахом самого железа. Копнильщикам выдали защитные очки, но поскольку, надевая их, он вынужден был снимать свои, то уже почти ничего не видел, особенно ночью. Пришлось сказать бригадиру, и тот, хоть и не очень охотно, но перевёл его рабочим на ток. Мужских рук не хватало на самых тяжёлых работах, а с сортировкой и погрузкой зерна управлялись девушки. Пшеницы было так много, что даже работая без передышки, не успевали отвеивать и вывозить её на элеватор – длинные высоченные бурты лежали на не огороженном току посреди степи под открытым небом. Нескончаемой чередой – днём и ночью – подходили бортовые машины.
Немного отдохнуть Кириллу удалось лишь на третьей неделе, когда его поставили грузчиком на машину. Работали вдвоём. Широкой деревянной лопатой один подгружал зерно к лопастям зернопогрузчика, оно двигалось вверх и резво ссыпалось в кузов. Другой должен был разгребать быстро растущий ворошок. Когда кузов заполнялся, они натягивали поверх зерна сшитый из мешковины полог, чтобы не раструсить золотой груз по дороге на элеватор. Машина трогалась, и грузчики – как довелось – падали на полог и могли добрых полтора часа спать или петь песни, или просто смотреть в белёсое небо.
Белоснежное здание нового элеватора виднелось издали. Грузовик впритирку подходил к высокому помосту, грузчики откидывали полог. Бойкие визировщицы, ловко орудуя блестящими металлическими заборниками, из разных углов кузова отбирали пробу на влажность. За считанные минуты делали анализ и, проставив в накладных соответствующие проценты, отправляли машину в весовую, оттуда – в приёмник, где мощное подъёмное устройство, натужно гудя, поднимало её переднюю часть.
Грузчикам надо было успеть откинуть задний борт и вцепиться покрепче в боковой. Иначе можно было сверзнуться вместе с зерном, стекающим в котлован, на трясущиеся в узкой горловине воронки решёта. Эта работа считалась совсем лёгкой – на машинах работали грузчиками в основном девушки из тех, что послабее.
Поэтому, «отдохнув» три дня, парни напросились на пахоту – в прицепщики. Дело тоже было не сложное – катайся себе в высоком железном сиденье над плужной сцепкой и следи, чтоб не забило лемеха стернёй, соломой или землёй. Увидишь, что забило, спрыгивай и на ходу специальной лопаткой-чистиком освободи лемех. Только следи, чтоб не затянуло под плуг, да не засни ночью – свалишься с сиденья – мигом распашет!
Кирилл заметно окреп, стал сухой и жилистый, покрылся красивым бронзовым загаром, Единственное, что мучило его, как и всех парней, – зверский аппетит. Не хватало никаких добавок, и девушки, в тщетных мечтаниях похудеть, отдавали им свои порции, обходясь одной на двоих.
Отряд вернулся в Пензу уже в сентябре – немного задержали окончание уборки начавшиеся на исходе августа дожди.
Прибежавший на вокзал встретить друга Кумарин всю дорогу, пока шли до даршинского дома, перескакивая с одного на другое, сообщал новости: кто с кем гуляет, кто поссорился, оженился, что нового в институте.
– Митя с Лёвой, конечно, уехали? – полуутвердительно спросил Кирилл.
– Само собой. Эх, старик, мы и гульнули напоследок! Знаешь, с какими девчатами познакомились! Из Народного театра!
– А Ира?
– Ну, Ирка – само собой. А Митька забурел! Пропал Митька!
– Это как?
– Ну, втюрился, ты что, не понимаешь, что ли?!
– Да ты на каком-то жаргоне шпаришь…
– Какой жаргон, Кир! Точно тебе говорю: Митька по уши влюбился.
– А Тома?
– Да ты что все «А Ира? А Тома?» Томилиной всё лето в Пензе не было – в какой-то экспедиции с москвичами моталась. А твоя Рита, между прочим, замуж вышла.
Кирилл почувствовал, как скакнуло сердце и остановилось под самым горлом. Сдавленным голосом, но как мог равнодушно, переспросил:
– Почему моя? И за кого?
– Ну, старик, ты даёшь! Да она по тебе целый год сохла, и в походе с тебя глаз не сводила. Ты что, не заметил что ли? Ну, ты и лопух!
– Я лопух, – согласился Кирилл. – Так за кого она вышла?
– Ирка сказала, за инженера какого-то, из политехников. С ним по распределению уехала, кажется, во Львов.
Сердце Даршина плавно возвратилось на своё место. Накатило радостное чувство освобождения от сокровенной тяжести. Стало легко, и корявые пензенские улицы осветились вдруг изнутри хлынувшим мягким солнечным светом.
– Рита – очень хорошая девушка! – воскликнул он.
Кумир уставился на друга и в недоумении пожал плечами.
СОДЕРЖАНИЕ
От издателя.
Часть I. Квадруга.
Часть 2. Точки отсчёта.
Часть 3. Просто, просто, просто…
Часть 4. Поиск.
Часть 5. В пределах времени.
Рассказ Николая Киприановича Даршина.
Часть 6. Ветви дерева.
Часть 7. Так было всегда.
Часть 8. Выпали им дороги.
Часть 9. Цугом вытянем.
Д. Лобузная. Роман о Пензе (Опыт лирического послесловия.)
